«Социальное предпринимательство необходимо многим людям для самореализации»

Минувшим летом Исследовательская группа ЦИРКОН провела опрос на тему социального предпринимательства. Результаты отчасти оказались предсказуемыми, отчасти приятно удивили. Отсутствие понимания социального предпринимательства в умах сограждан вполне понятно. Чего ожидать от простых респондентов, если исследователи пока сами не пришли к единому пониманию этого явления. Однако в массовом сознании происходят изменения. Так, выяснилось, что почва для социального предпринимательства в стране благоприятная. О том, как ее удобрять, что сеять и на какие всходы можно рассчитывать, мы беседуем с генеральным директором ЦИРКОНа Игорем Задориным. 

Людмила Скопинцева: Ваше исследование показало, что атмосфера для принятия социального предпринимательства в России благоприятная. Что это означает? Что кроется за этой формулировкой? 

Игорь Задорин: С самого начала, когда мы только задумывали это исследование, понимали, что понятиясоциального предпринимательства в головах людей нет. Стало быть, спрашивать, одобряют ли они его или как относятся к нему, бессмысленно. Поэтому мы задали косвенные вопросы, которые, как нам кажется, касаются очень важных аспектов социального предпринимательства, в частности об инновационном подходе в социальной сфере, и о том, можно ли в социальном секторе использовать инструментарий бизнеса. 

Отношение к социальному предпринимательству неоднозначно. Когда спрашиваешь о социальных инновациях или о том, можно ли включать в решение социальных проблем элементы бизнеса, все «за», а когда задаешь вопрос непосредственно о социальном предпринимательстве, повисает пауза, потому что люди не понимают, что это такое. Поэтому пока нельзя говорить с уверенностью ни об одобрении этого явления, ни о его отторжении. В таких случаях мы заключаем, что есть основа для позитивного восприятия, но утверждать, что это отношение положительное уже сейчас, мы не осмелимся. 

Л. С.: Эта основа – одобрение социальных инноваций и бизнес-подходов к решению задач в социальной сфере? 

И. З.: Отчасти. Мы задавали еще несколько вопросов. Узнавали, например, как граждане относятся к тому, что некоммерческие организации сами зарабатывают. В массовом сознании есть представление, что некоммерческие организации – те, которым деньги дают. А могут ли они зарабатывать? Это как раз наши соотечественники приветствуют. Считают правильным, если НКО будут оказывать платные услуги. В России некоммерческий сектор существенно сдвинут в область благотворительности, тогда как в других странах он вносит ощутимый, в процентах, вклад в ВВП. Именно потому, что некоммерческие организации за рубежом оказывают услуги и зарабатывают на этом. А у нас НКО главным образом тратят деньги, которые им дают государство или доноры и оказывают ПОМОЩЬ. А это совсем не то, что УСЛУГИ. 

Л. С.: То есть население готово платить за услуги некоммерческих организаций? 

И. З.: Да, люди к этому готовы. Все это позволяет нам говорить о том, что в обществе сформирована пусть опосредованная, но основа для позитивного отношения к социальному предпринимательству. Почему такая? Отдельные элементы социального предпринимательства воспринимаются одобрительно, однако есть и некоторые ограничения. Это, в частности, касается представления о том, что социальные услуги – дело государства. Подобное противоречие типично для массового сознания: с одной стороны, респонденты допускают, что некоммерческие организации будут оказывать платные услуги, с другой – предпочитают, чтобы эти услуги оказывало государство. 

Л. С.: Государству мы все же доверяем больше? 

И. З.: Безусловно. Это факт, с которым надо работать. 

Л. С.: Чем же оно заслужило наше доверие и как с этим работать? 

И. З.: Доверие к государству обусловлено только тем, что социальным обеспечением в нашей стране никто больше не занимался. Государство делало это плохо, но больше на этом поле никого не было. Сейчас, например, вопрос, товары какой фирмы – государственной или частной – вы предпочитаете, кажется абсурдным, сегодня все привыкли покупать товары более эффективных частных фирм. А ведь на рубеже 1980–90-х годов мы, социологи, задавали этот вопрос на полном серьезе. Но рынка социальных услуг у нас пока нет. Есть сферы, где частные предприятия оказывают услуги, однако это не касается социального обеспечения. 

Л. С.: А государство готово отдать часть своих социальных обязанностей некоммерческим организациям? 

И. З.: Вопрос не к социологам, а к государству. Но, на мой взгляд, пока нет. По разным причинам. Государство неоднородно. В госорганах есть люди, которые считают, что государство должно самостоятельно, «в одиночку» исполнять обязанности по социальному обеспечению, и правильно, что оно так и делает. И есть люди, которые были бы готовы отдать часть государственных функций некоммерческим организациям, но они не верят в состоятельность третьего сектора. 

Мы в свое время проводили много исследований, связанных с коммуникациями власти и благотворительных организаций и выяснили, что у части государственных чиновников есть вполне обоснованные претензии к представителям третьего сектора и вполне объяснимое подозрение, что те не справятся с задачей. Что сегодня представляет собой наш третий сектор? Вообще говоря, он демонстрирует депрессивное состояние. В некоторых случаях это средоточие социальных лузеров. Было время, когда те, кто не смог реализоваться ни в бизнесе, ни в политике, уходили в третий сектор. Конечно, это я утрирую, в этой сфере есть и самоотверженные энтузиасты. Но часто это зона пониженной социальной энергетики, и у очень многих представителей бизнеса и государства, которых мы спрашивали об образе некоммерческих организаций, сложилось представление о них как о постоянных просителях. И как же при таком состоянии сектора государство отдаст ему важнейшую часть своей деятельности?.. 

Л. С.: …но тоже ведь депрессивную... 

И. З.: Депрессивную-то депрессивную, но государство скрупулезно просчитывает риски. Вообразите: социальное обеспечение отдано на откуп некоммерческим организациям, а они проваливают дело. Можете представить, какие социальные протесты это вызовет? Причем по нашим российским обычаям претензии будут предъявлены не тем, кто провалил дело, а тем, кто позволил провалить, т. е. власти. Надо ли это государству? Нет. Получается, необходимо встречное движение. Конечно, рано или поздно государство раздаст часть своих социальных функций, но будет делать это постепенно и по мере развития третьего сектора, когда последний докажет собственную состоятельность. 

Л. С.: Можно спрогнозировать, когда это будет? Есть подвижки к тому, чтобы мы смогли говорить о встречном движении? 

И. З.: Сегодня главная проблема третьего сектора – не в деньгах и технологиях, а в кадрах. Его развитие зависит от того, настолько быстро туда придут люди – деятельные, энергичные, сравнительно молодые и готовые реализоваться именно в этом секторе. Больше всего надежд я питаю на то, что третий сектор будет для молодых людей местом, где они могли бы реализоваться полнее, чем в государственном секторе или бизнесе. В социальной сфере им должно быть интереснее творчески. 

Смена зон, куда стекается человеческий потенциал, в нашей стране в последние десятилетия происходила с периодичностью в 8–9 лет. Сейчас нам очевидно, что государственный сектор, который был основным притягательным центом в 2000-х годах, перестает быть интересным, как перестал быть центром притяжения и бизнес, куда самые активные бросились в 90-е годы. Сейчас эти социальные лифты закрываются, а в третьем секторе все они еще открыты. Если этот темп сохранится, можно допустить, что в течение 6–7 лет сюда придут новые люди. Стало быть, таков может быть период, когда третий сектор получит возможность выполнять большие задачи. 

Л. С.: Что нужно для того, чтобы молодые люди пошли в социальный сектор? Их как-то надо привлекать? 

И. З.: Конечно, надо. Прежде всего – творческими задачами и интересными проектами. В 90-е годы много молодежи пошло в бизнес не только потому, что он давал повышенные материальные возможности, а потому, что позволял решать сверхзадачи. Ни в каком другом секторе это было невозможно. Это привлекало не меньше, чем шанс заработать большие деньги. Многие разбогатели, и глаза их погасли. Почему? Да просто они решили задачу, создали что-то такое, чего до них не было, именно это и было интересно. Вот и в третьем секторе должны появиться задачи по созданию того, чего в стране нет. Например, я реанимирую старинную идею – так называемых молодежных производственно-жилищных комплексов, неких интеллектуальных поселений, где был бы сконцентрирован некий творческий заряд. Это могут быть как городки программистов, так и социальных технологов. 

Первое, что надо сделать, чтобы в сектор пришли люди, – продемонстрировать задачи, которые нужны обществу, стране, и мало того, что нужны, они еще интересны! Второе: общество должно продемонстрировать, насколько значимо решение этих задач, как уважаем будет человек, который за эту работу возьмется. То есть социальный статус такого человека должен серьезно измениться. Так же как есть престижные должности, «места» (начальник чего-то – важно, престижно), профессия социального работника должна приобрести высокий социальный статус. Сформировать этот статус, репутацию – задача государства и общества. И третье условие: на отдельных прорывных проектах нужно платить хорошие деньги. Но, подчеркиваю, не на всех проектах, а на самых-самых. Подытожим. Чтобы молодым людям стал интересен социальный сектор, он должен бросать им творческий вызов и давать социальный статус и материальное обеспечение. И народ в этот сектор повалит. Я уверен, что это произойдет, даже если будут выполнены только первые два условия. Потому что деньги в таком случае человек заработает сам. А если не соблюсти первых двух условий, никакие деньги дело не спасут. 

Л. С.: Хорошо. С государством разобрались. Теперь мне хотелось бы узнать о вашем отношении к социальному предпринимательству. На семинаре в Высшей школе экономики вы назвали свою исследовательскую группу социальным предприятием. Почему? 

И. З.: И на том семинаре, и на других обсуждениях никто так и не сформулировал, что такое социальное предпринимательство. И я тогда как временное, компромиссное решение проблемы идентификации этого явления, предложил такое определение: социальным предпринимательством будет называться то, что назовет им сам социальный предприниматель. То есть явление определяется через внутреннюю самоидентификацию. Тем не менее есть и внешние критерии социального предпринимательства. Первый: это предприятие, функционирующее по законам предприятия. Это бизнес, заработок за услуги, работа на рынке. ЦИРКОН работает на рынке и зарабатывает сам, т.е. это предприятие. Почему социальное? Наша исследовательская группа никогда не была ориентирована на получение прибыли. Я раза три разорялся, потому что часть заработанных денег пускал на неприбыльные проекты. Не просто неприбыльные, а планово убыточные – вроде издания журнала «Вопросы социологии» или инициативных исследований, которые никто не заказывал. Я считал, что эта работа нужна обществу, и если общество за нее пока не платит, я сам заплачу. Вот и второй критерий проявился: социальное предприятие – заведомо неприбыльное, т. е. предприниматель тратит прибыль на осуществление социальных функций предприятия. И третье, что должно отличать социальное предприятие от другого: оно ориентировано не на конкретного клиента, потребителя, а на все общество, по крайней мере, в отдельных проектах. То есть, хотя бы часть его продукции должна быть «для всех». Пусть даже в локальном масштабе – для какого-то сообщества. Самого понятия «покупатель» для социального предпринимательства нет. Есть проекты, которые мы реализуем по заказу: провели исследование, получили деньги – и все. А есть исследования, которые мы проводим по собственной инициативе и за свои деньги, вывешиваем результаты на сайте и всем говорим: пользуйтесь. Когда я стал вникать в смысл социального предпринимательства, очень обрадовался. Долгое время я испытывал некоторый дискомфорт от трудности идентификации собственного предприятия. Успешные бизнесмены считают меня, мягко говоря, странноватым. Потому что так, как я, бизнес не делают. А люди из академической среды, наоборот, держат меня за прожженного коммерсанта. Когда я прихожу в Институт социологии, мне обязательно дают понять, что они там служат науке, а я вот деньги зарабатываю... Получается, я чужой среди всех: ни бизнес меня не принимает, потому что я не отвечаю его законам, ни академическая среда, потому что я не работаю как кабинетный ученый. И в этой ситуации хотелось бы, чтобы появилась номинация (социальная позиция), в которой я бы чувствовал себя устойчивым и, самое главное, чтобы эта номинация была понятна не только мне, но и всем остальным. Для меня спасение, если идея социального предпринимательства будет продвигаться. Потому что если сторонние наблюдатели усвоят это понятие и будут идентифицировать меня с ним, мне станет гораздо легче. Я не буду никому ничего доказывать. Всем станет ясно: у меня «социальное предприятие». 

Л. С.: Предположим, мы сформулировали понятие социального предпринимательства. Как внедрять его в умы? Будем считать, что социальное предпринимательство – предпринимательская деятельность, направленная на смягчение или решение социальных проблем, причем первична миссия социального предпринимателя, а получение прибыли – элемент хоть и важный, сдерживающий нас в границах собственно предпринимательской деятельности, но второстепенный. Вот сказали мы это. Что делать, чтобы нас услышали – хотя бы российские социальные предприниматели (особенно в регионах, где информации недостаточно), которые сегодня зачастую не знают, что их деятельность и есть это самое социальное предпринимательство? 

И. З.: Здесь ничего нового не придумаешь, кроме давно известных и проверенных способов распространения любой идеи. Во-первых, понятие социального предпринимательства надо четко и внятно сформулировать (сейчас оно еще туманно) – и не в виде теоретических конструктов, а в виде очень простых и доходчивых формул. Выражения вроде «социально значимое» не понятны. Кстати, очень многие коллеги ищут более доходчивый аналог: общественная польза, общественный интерес. В некоторых странах есть даже такой статус – предприятие общественной пользы. Во-вторых, надо продвигать это понятие, используя все возможные каналы информации. В тех случаях, когда понятие не определено, чрезвычайно важно описывать его через примеры. При этом примеры надо искать у себя на родине, если мы точно знаем, что они у нас есть. Третье: надо собираться. То есть надо устраивать встречи социальных предпринимателей, чтобы они узнавали друг друга, видели, что не одиноки и обменивались опытом. И еще один заслуживающий внимания момент. Не стоит пренебрегать тем фактом, что в русской культуре всегда очень много значит персонификация идеи. Идея не может быть безличной. Для обывателя она должна быть связана с другим человеком – с носителем этой идеи, с авторитетом, образцом, который воплощает ее в себе. За понятием «социальное предпринимательство» должны стоять уважаемые люди. 

Итак, необходимы формулировка и трансляция идеи, в том числе через культурные образцы и превращение разрозненных социальных предпринимателей в сообщество. Пока они чувствуют себя индивидуалами, занимающимися очень странной деятельностью. Как только они будут знать, что их много и они между собой связаны, это будет взрыв, новое качество осознания. 

Л. С.: Вы много общаетесь с лидерами российских НКО. Есть среди них те, кого можно было бы назвать социальными предпринимателями? 

И. З.: В действительности я мало об этом знаю. Более или менее представляю себе благотворительный сегмент НКО. Знаю некоторые организации, которые живут на спонсорские средства. Но все это не предприниматели. С ходу я не смог бы назвать социальных предпринимателей из этой среды. 

Л. С.: Хорошо, а среди представителей большого бизнеса, тех, у кого глаза перестали гореть, когда они заработали деньги, есть те, кто готов заняться решением социальных задач? 

И. З.: А вот среди этих как раз есть. Один мой знакомый банкир вдруг говорит: «Все, ухожу из банка. Надоело». «А что будешь делать?» – спрашиваю. «Буду снимать фильмы про поэтов», – отвечает. Человек заработал денег, но прежняя деятельность ему наскучила, и он придумал себе новое дело и загорелся им. Это один, быть может, не самый показательный пример, но я точно знаю, что в бизнесе много людей, кто был бы готов свою энергетику переложить в другие сферы. Там и надо искать потенциальных социальных предпринимателей. 

Л. С.: Государство должно предоставить этим людям какие-то гарантии, какие-то условия соблюсти, чтобы они начали заниматься общественно полезной деятельностью? Или они готовы принести свои идеи на пустое поле? 

И. З.: Государственные гарантии – вещь опасная, обоюдоострая. С одной стороны, помогают, с другой – демобилизуют. Очень велика вероятность коррупции. Поэтому я на какое-то время никаких гарантий не давал бы. Кроме одного – поддержки на информационном поле. Здесь государство действительно может помочь социальным предпринимателям. 

Л. С.: А в законодательной поддержке социальные предприниматели нуждаются? 

И. З.: Наверняка. Правда, здесь мы снова возвращаемся к проблеме идентификации социальных предпринимателей. Для любого закона нужно точное понимание того, о чем идет речь. Если мы предоставляем льготы, то кому? Где четкая граница между социальным предпринимательством и обычным бизнесом, рядящимся в одежды социального предпринимательства? Провести ее довольно сложно, и я не думаю, что сейчас возможно. Этот вопрос будет актуальным, когда в России социальных предпринимателей будет много. 

Л. С.: Но будущее у социального предпринимательства в нашей стране есть? 

И. З.: Безусловно. Социальное предпринимательство необходимо многим людям для самореализации. К слову, на днях мне прислали приглашение на пресс-конференцию, посвященную (цитирую) «созданию в России умной и нравственной экономики». Я вполне допускаю, что для большого числа предпринимателей «нравственная экономика» не нонсенс, а естественное словосочетание. Более того, любой другой бизнес для них невозможен. И они проигрывают именно потому, что пытаются делать нравственный бизнес. Наверное, это нельзя отнести к нравственности, но ЦИРКОН принципиально не дает откатов, из-за чего я не раз терял заказы. Но и рационально обосновать, почему я веду дела именно так, я не могу. Это происходит на уровне ценностей. Если хотите, такая у меня фишка. И я допускаю, что многие предприниматели строят бизнес так же. Но в ситуации, когда доминирует другая точка зрения, они непонятны. Нужно продвигать их взгляд на предпринимательство, чтобы они не чувствовали себя белыми воронами. 

Специально для портала "Новый бизнес: социальное предпринимательство"
Октябрь 2008 

Дата публикации: 14 октября 2008